Она прожила с Караченцовым трудную, но, как сама убеждена, счастливую жизнь. Кто-то считал ее отказ от собственной актерской карьеры актом самопожертвования, кто-то, напротив, обвинял ее в излишней публичности и тяге к пиару. Но есть факты. Подарить человеку 13 лет «жизни после смерти» — разве это не подвижничество? Перед вами воспоминания Людмилы Андреевны, которые готовились к публикации к 70-летию Николая Петровича, но так и не увидели свет.
— Я поступила в Школу-студию МХАТ, и на традиционном капустнике меня поразил парень — зубастый, глазастый, с длинными волосами. Худющий, ребра торчали. Это был Коля. Они с Борей Чунаевым отчаянно пели куплеты...
Потом шла совсем другая жизнь, во МХАТе у меня случилась неприятная история — и вот я уже смотрю в «Ленкоме» спектакль «Музыка на 23-м этаже», где играли Збруев, Караченцов и где мне предстояло играть эпизод «девушка с косой». Я снова увидела этого зубастого... и умерла. Это же он с тех «школьных» времен снился мне ночами! На следующий день стала с ним репетировать, и все время думала, сможет ли он меня полюбить...
Через несколько месяцев Коля признался мне в любви и сказал, что будет ждать моего развода с мужем. Я развелась — а он сделал мне предложение только через два года! Ну, вот такой характер. Говорил: «А что, мы плохо живем?» — «Коля, ну я тоже хочу, чтобы у меня была свадьба:» — «Она у тебя уже два раза была». — «Пусть будет третий». Когда мы поженились, гулял весь театр. В пошивочном цехе мне сшили белый костюм, кто-то дал белые туфли. А Колька надел костюм, в котором заканчивал школу: короткие рукава и такие же штанишки. Он все еще продолжал расти! Это было 1 августа 1975-го. Ровно через тридцать лет, через полгода после аварии, мы с Колечкой венчались. Он еле стоял на ногах, дырка в голове не была заделана...
Как его приняли мои родители? Кошмар, как приняли. Звонок. Мама открывает дверь. На пороге Коля в белой распахнутой рубашке и белых джинсах: «Привет, красавица!» Это он моей маме. Через пять минут она висит у него на плече. «Сынок, оставайся с нами, мы тебя полюбили».
Его невозможно было не полюбить. Он со всеми на равных, и со столетними старцами, и с детьми — и они уже дышать без него не могут. Через неделю Коля перевез к нам вещи, мама принялась его усиленно кормить. И когда во время прыжка на сцене на нем лопнули штаны, Марк Анатольевич сказал: «Что-то наш Тиль не вписывается в декорацию».
Когда Инна Чурикова играла с Колей, у нее глаза раскрывались, будто шторки. И оттуда вырывался поток необыкновенного света. Мне кажется, она боится отдать эту энергетику, потому что другие могут задохнуться. А Коля хватал ее, развивал и кидал ей обратно. Они так понимали друг друга! Их спектакль «Сорри» я смотрела много раз, но всегда уходила с финала: забывала, что это театр, начинала плакать...
Когда случилась беда, помню, как меня провели по реанимации, где я кидалась к каждому, а мне все говорили: «Да это не ваш, не ваш». И вдруг Коля в самом конце — плечи здоровые, щеки розовые, только голова замотана, как у мраморного атланта. Наклонилась к нему и сказала: «Попробуй только умереть. Сейчас маму похороню и завтра вернусь, будем подниматься».
Потом учился ходить. Был жутко худой, потерял 30 кг. Мы приехали на дачу. Пришла Инна Чурикова, не сдержалась, заплакала — и он плачет. Я ей говорю: «Все, больше не приходи, нужно, чтобы здесь кто-то смеялся». Пришла Клара Новикова, стала рассказывать ему анекдоты. А Коля пишет: «Анекдоты с бородой».
Как-то позвонила молодая женщина-режиссер, предложила Николаю сняться в продолжении фильма «Белые росы». Я ей объясняю, что у артиста не работают левая нога и рука, он плохо говорит и быстро утомляется. А она мне: «Это неважно. Нужно его присутствие хотя бы на три минуты в кадре». Коля на это предложение сразу откликнулся: «Едем!» Волнение было невероятное. И вот последний кадр, сидит несчастный инвалид с гармошкой, выходит его жена: «Вася!» И тут мы замерли, потому что Коля поднял на нее глаза и вдруг четко сказал: «Я вернулся».
