В то время, когда в современном, казалось бы, бесповоротно глобализированном мире вдруг один за другим стали открываться старые разломы и дух презрительного отказа от диалога неожиданно увлек многих деятелей культуры (почитайте, что сегодня говорят и пишут о России польский актер Даниэль Ольбрыхский, британский хореограф Мэтью Борн и другие), эта статья, написанная лондонским музыкальным критиком специально для «Труда», свидетельствует: далеко не все в Европе поддались антироссийской истерии. И великая русская музыка здесь — наш мощный адвокат.
Д-р Кэмерон Пайк
Лондон
Концерт, о котором я пишу, принадлежит к самым запоминающимся из тех, что состоялись в последнее время в лондонском в Вигмор-холле — знаменитом зале, обладающем неотразимой интимностью и кристально чистой акустикой, помнящем событийные выступления ХХ века, в том числе с участием Бенджамина Бриттена и Питера Пирса. Замечательное сочетание искусства и мастерства мне посчастливилось услышать и в этой часовой программе, вместившей чаяния трех композиторов.
Одним из замечательных открытий концерта стал молодой украинский баритон Андрей Бондаренко, стажер Академии молодых певцов Мариинского театра, лауреат Международного конкурса оперных певцов Би-би-си в Кардиффе 2011 года. Певец, встретивший признание в Соединенном Королевстве, привлекает богатством тона и даром тесного общения с аудиторией, умением исполнять музыку тонко, интеллектуально, остроумно. Обратила на себя внимание разнообразная программа: «Песни Дон-Кихота к Дульсинее» Мориса Равеля были обрамлены двумя менее известными английской аудитории и произведениями: «Четырьмя песнями Дон Кихота» Жака Ибера и поэмой Георгия Свиридова «Отчалившая Русь». Притом поразило: все три композитора обладают общей чертой — развитой чувствительностью к поэтическому слову. Есть переклички и в тематике стихов, которая связана с мотивом странствия, реального или духовного. Все это — проявление тех разветвленных связей, что роднят французскую и русскую музыку, в истории взаимодействия которых не только общеизвестные факты (вроде оркестровки Равелем «Картинок с выставки» Мусоргского), но и множество менее известных обстоятельств, например такое: вокальное сочинение Равеля прозвучало впервые в фильме 1937 года в исполнении великого русского баса Шаляпина.
Несмотря на то, что композиторский «голос» Ибера менее мощен и индивидуален, чем у Равеля, произведения обоих авторов предстали трогательными и гармонично выстроенными песнями о красоте и изысканности. Так, «Четыре песни» Ибера прозвучали у Андрея Бондаренко эмоционально, с юмором и нежностью, притом и у пианиста Гари Мэтьюмена нашлась возможность проявить свою личную фантазию и восторг. Было очевидно, что обоим участникам ансамбля нравится работать вместе, полностью посвящая себя служению музыке.
Но основным событием концерта стало, несомненно, сочинение Свиридова. Хотя сам композитор дважды бывал в Лондоне, в 1972 и 1995 годах, его музыка остается малоизвестной в нашей стране. Тем большая заслуга Би-би-си и Вигмор-холла — то, как достойно поэма «Отчалившая Русь» была представлена: в программке — Джеффри Норрисом (специалистом по Рахманинову), а в прямом эфире — комментатором Эндрю МакГрегором, эмоционально и эрудированно ведшим трансляцию концерта по Радио-3. И Норрис и МакГрегор справедливо подчеркнули важность религиозного символизма поэмы, расслышали замысел Свиридова — дать картину прощания с потерянным русским миром, с традиционной крестьянской культурой его юности, погубленной разрушительными событиями гражданской войны и насильственной коллективизации в течение двух десятилетий после 1917 года. Отсюда, как было отмечено, и особое сочувствие композитора к поэзии Есенина. Единственной ошибкой этих в целом проницательных наблюдений была неточная датировка произведения: оно было написано не в 1988 году, а в 1977-м. Норрис и МакГрегор подчеркнули сопоставление образов тьмы и света, и публика могла следовать за прекрасными идиоматичными переводами.
Для меня было вопросом — как лондонская аудитория воспримет в общем-то неизвестное ей сочинение, да еще и исполняемое на русском языке (хотя несколько прекрасных записей доступны на CD). Ну а в высшей степени характерный музыкальный язык Свиридова, с его уникальным сочетанием распевной мелодии и квазилитургической гармонии, непривычен даже для тех, кто отчасти знаком с русской музыкой. Это звучит глубоко национально, но по стилю и духу очень отличается, допустим, от Шостаковича и уж тем более никак не связано с традицией немецкой Lied.
Самым поразительным в этом концерте было то, что внутренняя духовная сила музыки и исполнения пленила публику с первых же нот и властно держала ее до конца, когда зал восторженно приветствовал артистов (что случается не так часто на дневных концертах) и трижды вызывал их на сцену. МакГрегор заметил по радио: «Мы только что услышали мощный, яркий, значительный цикл», и его правота подтверждалась реакцией сидевших рядом со мной. В сочинении, где партия фортепиано так важна, я предпочел бы еще больше силы: в частности, в фортиссимо колокольного набата, предвещающего гибель старой России в части «Трубит, трубит погибельный рог...», и в тех местах, где композитор использует крайние регистры. Тому, кто хоть однажды слышал, как расставлял сам Свиридов в своем исполнении акценты, трудно это забыть. На самом деле звуковой мир этой поэмы, мне кажется, выходит за привычные пределы выразительности фортепиано, что напоминает ситуацию с «Картинками с выставки» Мусоргского. С другой стороны, Бондаренко мощно охватил эмоциональный спектр поэмы, от рефлексии и трагедии до радости и экстаза. Чувствуется, что певец уважает и любит музыку этого композитора. А трактовка части «Там за Млечными холмами», с ее необычайно яркой звучностью и похожим на народный ритмом вокальной партии, доставила ему явное наслаждение.
Исполнение этой очень русской работы нашего современника, с ее образами уходящей России, представленными так мощно солистом — выходцем с Украины, произошло в то время, когда правительство Королевства выразило неодобрение российской политикой в Крыму. Ирония этой ситуации, возможно, была замечена публикой концерта — по крайней мере, мне об этом подумалось. Однако еще более очевидно, что аудитория (а зал был почти полон) воспринимала музыку исключительно саму по себе, на духовном уровне. Именно это свойство музыки — в руках двух умных и одаренных исполнителей сливаться с аудиторией и воодушевлять присутствующих — сделало концерт запоминающимся. Как и всякое великое произведение искусства, это сочинение оказалось выше поверхностных параллелей с международными событиями, не говоря уж о контексте брежневской эпохи, в которую оно было создано. А образ «России, брошенной на произвол судьбы» я бы сблизил с более универсальным образом Небесного Иерусалима в положенном на музыку Воаном Уильямсом фрагменте Книги Откровения в его «Святом городе» (1923–1925) или в «Райских гимнах» Герберта Хоуэллса (1938–1950) — произведении, написанном по случаю смерти сына английского композитора. Мало того, что обе работы почти идентичны по протяженности «Отчалившей Руси», они родственны с ней благодаря тонкому чувству мелодии и необычайно впечатляющему изображению небесного света. Если бы Свиридов успел оркестровать свой цикл, как он намеревался, эти три опуса вполне можно было бы объединить в мощную и дающую богатую пищу для размышлений программу. Но и то, что мы услышали прекрасное исполнение неотразимого произведения, стоит оценить как огромное везение.
