Трудно сегодня представить себе премьеру фортепианного сочинения, которая стала бы событием общественного звучания. Но вот выясняется, что самая горячая, больная тема века может быть рассказана языком черно-белых клавиш.
Дягилевский фестиваль в Перми — прекрасный праздник интеллектуалов от искусства. Сюда уже много лет едут со всего мира за авангардной небывальщиной, утонченными находками, эстетскими новшествами. Вот и минимализм известного композитора и пианиста Антона Батагова с его долгими, нереально красивыми гармоническими воспарениями — типичное фестивальное детище. Сколько таких опусов, сверкнув раз, отодвигаются потом в тень следующими фестивальными новинками. Но у этого сочинения, мне кажется, иная судьба.
Открывая концерт, Антон рассказал о своей недавней поездке в Новодивеево, один из главных православных монастырей Америки. В этой обители похоронены более семи тысяч русских людей, в основном представителей первой послереволюционной эмиграции — и не только. Одна из человеческих драм запала в сердце особенно.
Вот эта история. Наталия и Михаил Янсоны поженились в Петрограде в 1921 году. Он — профессор биологии, она — сестра милосердия. Вскоре Михаила позвали работать в Таллин, тогда столицу независимой Эстонии. У пары родился сын Олег, которого дома чаще называли Светиком. Для глубоко верующей семьи имели большое значение поездки на Валаам. Михаил написал книги «Валаамские старцы», «Большой скит на Валааме» об острове и его знаменитом монастыре.
Наталия, Михаил и Олег Янсоны. 1930-е годы. Фото с сайта Антона Батагова
Однако грянула Вторая мировая война — для Янсонов сперва как финская, потом Великая Отечественная, поскольку Эстония стала частью Советского Союза. Олег ушел воевать. А родителей, оставшихся в Таллине и попавших в оккупацию, немцы увезли на работу в Германию. Ни родители о сыне, ни сын о родителях ничего не знали. После войны, когда из Германии вывозили перемещенных лиц, Янсоны-старшие, понимая, что на родине их ждет лагерь, выбрали эмиграцию в не слишком желанную, но по крайней мере не грозившую гибелью Америку.
В 1948 году через валаамского старца Луку до них дошел слух, что Олег жив, контужен, поселился в Ленинграде. Но прямой обмен письмами между родными, против воли оказавшимися по разные стороны железного занавеса, стал возможен только во второй половине 1950-х с разоблачением культа личности. Михаил Алексеевич сыновнего слова так и не дождался — умер в 1953 году. А вот Наталия Александровна дождалась. Была она к тому моменту уже монахиней Новодивеевского монастыря, куда ушла, потеряв горячо любимого мужа. Долго не решалась написать сыну напрямую, боялась, что его за это арестуют. Наконец, поняв, что порядки в СССР стали мягче, отважилась. Получила ответ, узнала, что у Олега есть жена Екатерина и сын Миша, названный в честь деда. Завязалась переписка, полная любви и надежды. Но только однажды советские власти разрешили Олегу и Мише-младшему навестить их мать и бабушку. Это случилось в 1970-м. Была она тогда уже глубоко уважаемой в православном мире игуменьей с новым монашеским именем Серафима.
Игуменья Серафима
Скончалась мать Серафима в 1988 году, была похоронена, как и завещала, рядом с супругом на монастырском кладбище. Там их могилы и увидел Антон Батагов... До того Антон уже начал писать цикл произведений по американо-русским впечатлениям — имею в виду его «Избранные письма Рахманинова», созданные после посещения могилы великого композитора на кладбище Кенсико в штате Нью-Йорк. Теперь возникла естественная мысль о продолжении, о чем Антон написал в «Фейсбуке».
И получил в комментариях сообщение: «Моя прабабушка была игуменьей этого монастыря». Писавшую тоже зовут Наталия Янсон, она петербурженка, молодой литератор, дочь Михаила Янсона, ставшего художником (его детским рисункам когда-то радовалась мать Серафима). И у нее сохранились те письма через океан, бывшие на протяжении трех с половиной десятилетий мостиком между разлученными людьми. Наталия-младшая согласилась предоставить эти письма композитору. Так возникло сочинение «Где нас нет. Письма игуменьи Серафимы», сочетающее музыку и слово.
Антон читает фрагменты писем — и тут же играет: нет, не иллюстрации, а скорее музыкальные мысли, рожденные текстами. Музыка, обволакивающая слух, кажется неожиданно простой, здесь нет раздражающих диссонансов, которые мы долгое время полагали обязательным признаком современного композиторского мышления. Но проста лишь внешняя оболочка. В этих наигрышах-переборах-напевах столько переплелось! Тут и отзвуки народных песен, и молитвенный речитатив, и, наверное, главный лейтмотив сочинения — колокольный звон, то торжественный басовый, то радостно-плясовой, то теряющийся в небесной дискантовой выси. Полтора с лишним часа в темном зале — лампой высвечены только лицо и руки пианиста. И голос рояля.
С замиранием последней, девятой части, после слов уже не матери Серафимы, а женщины, закрывшей ей глаза и зажигавшей свечу на ее могиле, Антон встает, подходит к экрану, на котором загорается портрет монахини, и тоже зажигает свечу. Зал в полной тишине, не сговариваясь, встает. И стоит так минуту, две... Пока Антон не говорит тихо: «Спасибо».
Лишь еще через минуту вспыхивают аплодисменты. Драгоценная награда за музыкальный рассказ. Но пауза перед ними еще дороже. Люди несут цветы, предназначавшиеся артисту, к сцене и кладут их рядом со свечой.
В современной музыке есть люди не менее талантливые, чем Батагов. И у него есть произведения разной силы. Но именно тут ему удалось вымыть из звуковой руды времени настоящий самородок. Как в судьбе Янсонов воплотилась Россия революционного столетия, так и в рояльной партитуре Батагова сплелись самые разные русские интонации века. Редкий успех.
