Новый год и Рождество — это не только любимые праздники, но и повод задуматься о минувшем и будущем. Мы, собственно, об этом и сами знаем и находим тому подтверждение у классиков. И тут вдруг выясняется, что они, классики, тоже люди.
В 1869 году Чарльз Диккенс писал: «Я буду чтить Рождество в своем сердце и постараюсь поддерживать это чувство весь год». С легкой руки писателя Рождество стало семейным праздником после выхода в свет его книги «Рождественская песнь в прозе». В истории о том, как скряга и стяжатель Скрудж возрождается к новой светлой жизни, Диккенс воспел семейное тепло, бескорыстие и сострадание.
Лев Толстой как-то в канун Нового года посетовал на то, что «начинается пьянство и распутство на всю неделю». «Именинник Христос, а празднуют дьявола — его радуют», — ворчал Лев Николаевич. Однако не всегда настроение у графа было так мрачно. По воспоминаниям супруги Софьи Андреевны, в 1870 году на Рождество Лев Николаевич «прыгал одетый козой, как молоденький мальчик».
В повести «Щелкунчик и Мышиный Король», написанной в 1816 году, Эрнст Теодор Амадей Гофман писал: «Дети отлично знали, что родители накупили им всяких чудесных подарков и сейчас расставляют их на столе, но в то же время они не сомневались, что добрый младенец Христос осиял все своими ласковыми и кроткими глазами и что рождественские подарки, словно тронутые его благостной рукой, доставляют больше радости, чем все другие».
Эти строчки — еще и воспоминания писателя о своем детстве, перемешанные с мечтами. Не так роскошно, как в сказке, отмечалось чопорное прусское Рождество. Зато в произведениях Гофмана в праздник пекли имбирные пряники, ставили ель, увешанную золотыми и серебряными яблоками... Тот редкий случай, когда сказка взяла верх над прозой жизни.
В новогодних маскарадах Александр Пушкин выбирал одно и то же одеяние: был в черно-белом домино и в карнавальной маске. По воспоминаниям товарищей, под Новый год он обычно скучал. Об этом можно судить и по письму жене Наталье Николаевне: «Бог знает, кончу ли здесь мои дела, но к празднику к тебе приеду. Голкондских алмазов дожидаться не намерен, и в Новый год вывезу тебя в бусах. Здесь мне скучно; Нащокин занят делами, а дом его такая бестолочь и ералаш, что голова кругом идет. С утра до вечера у него разные народы: игроки, отставные гусары, студенты, стряпчие, цыганы, шпионы, особенно заимодавцы... Тоска, мой ангел, до свидания».
«Мрачный гений» Федор Достоевский любил сам наряжать елку свечами, зажигать на макушке звезду, играть с детьми и в Рождество дарить им подарки. Жена Анна Григорьевна вспоминала: «Елка 1872 года была особенная: на ней наш старший сын, Федя, в первый раз присутствовал «сознательно». Елку зажгли пораньше, и Федор Михайлович торжественно ввел в гостиную своих двух птенцов. Дети, конечно, были поражены сияющими огнями, украшениями и игрушками».
После войны, когда Анна Ахматова вернулась домой в переживший блокаду Ленинград из эвакуации, в их квартире не было дров и стоял жуткий холод. Но новогоднее веселье все равно состоялось: был Дед Мороз, раздавали подарки и, чтобы согреться, все прыгали и веселились.
...Как будто будет свет и слава,
Удачный день и вдоволь хлеба,
Как будто жизнь качнется вправо,
Качнувшись влево.
Эти строки из «Рождественского романса» Иосиф Бродский написал 28 декабря 1961 года, и с тех пор он всякий раз стремился появление на небе Рождественской звезды отметить новым стихотворением — всего таких у Бродского 18.
Сусальным золотом горят
В лесах рождественские елки;
В кустах игрушечные волки
Глазами страшными глядят...
Это юношеские стихи Осипа Мандельштама, написаны им в 17 лет. В то время он учился в Париже и не представлял, какая судьба его ждет. А это строки из января 1936-го, из его письма жене Надежде: «Деточка моя родная! С Новым годом, ангел мой! За наше несчастное счастье, за что-то новое, что будет, за вечно старое, что моложе нас! С Новым годом, дитя!».
Впереди поэта ждали тюрьма, лагерь и смерть.
