Евангелие от Мефистофеля

Главная Культура 08:05 29 Марта 2013 195

Антон Адасинский: Гад-интернет должен быть отключен, и побыстрее

Актер и танцор Антон Адасинский считает, что искушение - это благо

Напечатать

Антон Адасинский, актер, музыкант, основатель пластического театра DEREVO, начинал свой путь вместе с рок-группой «АВИА» в середине 80-х. Именно поэтому показ его нового спектакля «Евангелие от Антона. День 9-й» состоялся в рамках выставки «Время колокольчиков» в Центре фотографии имени братьев Люмьер, посвященной ленинградскому року. «Труду» исполнитель роли Мефистофеля в фильме Александра Сокурова «Фауст» рассказал о том, что этим персонажем ему приходится бывать практически каждый день.

– Антон, вы родом из ленинградского рока 80-х. Чем было для вас то время?

– Самым классным для рока, для меня и для всех моих друзей, которые тогда играли музыку. Лучшего музыкального времени в моей жизни не было.

– А почему сейчас почти не занимаетесь музыкой?

– Я остался музыкантом, и мое музыкальное образование никуда не делось. Но нельзя делать две вещи одинаково хорошо. DEREVO – это то, чем я занимаюсь постоянно и с удовольствием. Однако и музыка постоянно со мной: и в машину, и в самолет всегда беру гитарку. Люблю побренчать, но никогда не стремлюсь это издать, показать народу. Сейчас, правда, появилось время, и мы с «АВИА» снова начали выступать, записали альбом с группой “Positive Band” и делаем музыкальный фильм.

– 80-е принесли в музыку столько эмоций, надрыва. Сейчас все спокойнее, тише, слабее. Почему так?

– Я считаю, это от переизбытка информации. Гад-интернет, который заползает к нам через все дырки тела, должен быть отключен, и чем быстрее, тем лучше. Возможно, я сумасшедший, но уверен: люди без него жили и смогут прожить. С ним все всё знают, все всё уже слышали. В 80-е не было такого бесконечного потока информации о новой музыке, поэтому мы и делали свое. Конечно, у нас были какие-то полуподпольные записи зарубежных артистов, но мы были свободны, слушали немного и только хорошее. А сейчас все держат руку на пульсе, и поэтому все музыканты похожи друг на друга.

– Вы следите за тем, что сейчас происходит в музыке?

– Специально – нет. Думаю, что хорошее до тебя всегда дойдет само. Ко мне однажды подошел мой друг, протянул диск и говорит: «Смотри, какая музыка хорошая». Оказалось, что это первый диск группы «5'Nizza». Я слушал и думал: какое чудо, какие стихи. Жаль, что эта группа распалась. А о чем сейчас поют люди, что болит?

– Это уже к вам вопрос.

– Мы с группой вдалеке от политики, у нас все веселое, детское, как сказки.

– С группой DEREVO вы делаете фильм «Двойник» и музыкальный альбом с тем же названием. Что за тема?

– Двойник по-итальянски doppio, мне очень нравится итальянский язык, его музыкальность. Это история про человека, который постоянно хочет жить не так, как он живет. Мне кажется, это тема очень многих людей: перемен хочется, а колея затягивает. Мы хотим напомнить людям, что поменять можно все и всегда, причем очень легко: встать, пойти и сделать то, что хочешь. Тема двойничества бесконечна. Один из моих любимых фильмов – «Профессия: репортер» Микеланджело Антониони, где Джек Николсон играет журналиста в Африке, который возвращается в номер гостиницы, обнаруживает там умершего человека, надевает его одежду, берет его паспорт и начинает жить его жизнью.

– Почему цикл ваших спектаклей называется «Евангелие»? Имеете смелость нести благую весть зрительному залу?

– Да нет, просто каждый пишет свое евангелие. Бог в вас, во мне. Для того чтобы это понимать, совсем не обязательно ходить по всяким полированным храмам, молельным домам или мечетям. Всем нам уже пора писать свое евангелие, а не читать чужие тексты, ходя строем по Ватикану.

– Юрий Арабов, сценарист фильма «Фауст», говорил мне в интервью, что метафизика уходит из современной жизни, человек перестает верить и в Бога, и в черта.

– Нет, все во что-то верят. Хотя бы в кошку, в дурной глаз, в соль через плечо – с метафизикой у нас все в порядке. Думаю, мы все когда-нибудь вернемся к язычеству – к праздникам весны, урожая, сжигания чучел, поскольку это связано с природой, а не с выдуманными латинскими текстами. Вера у людей никуда не денется.

– Но разве это вера, а не суеверие? Все же умом понимают, что перебежавшая дорогу кошка никакого отношения к нашей судьбе не имеет.

– Тем не менее эта убежденность глубоко сидит в людях. Впрочем, не хочу вдаваться в теологические или философские споры. У нас в DEREVO есть четыре темы, которые мы стараемся никогда не поднимать в спектаклях: бизнес, секс, насилие и религия. Скажем, философия – она никогда ничего не может предсказать, идет на два шага позади событий, лишь комментируя их. Это мертвая вещь. Человек может совершить открытие, если он свободен и текуч. Выходишь на дорогу, и первая капля дождя становится для тебя событием. А если ты в этот момент впадешь в философию, то наверняка опоздаешь почувствовать что-либо. Лучше наполнять жизнь событиями и действиями. Простое выражение «здесь и сейчас» как было, так и останется для меня самым главным. Когда выхожу на сцену, первые минуты импровизирую, прислушиваюсь к реакции публики, и мой танец меняется в зависимости от ее настроя. Весь спектакль может очень сильно измениться: вроде бы и актеры остаются те же, и сценография, и хореография, но глаза по-другому горят.

– Публика в разных странах сильно отличается?

– Конечно. У российских зрителей та метафизика, которую вы сейчас хороните, сидит внутри, поэтому в России у нас получаются такие спектакли, какие мы даже ставить не думали. У нас люди настолько метафизично заточены, что на 200% выжмут из спектакля все, что в нем есть, и еще внесут туда свои смыслы.

– Вы не интересовались тем, как ваши спектакли влияют на зрителей?

– Разумеется, и по рассказам зрителей я каждый раз убеждаюсь, что после наших спектаклей в них крепнет желание изменить завтрашний день. Мы им как бы даем пинок, который помогает выйти из заезженной колеи.

– Мне кажется, что Россия в плане танца – страна робкая, у нас даже на рок-концертах люди больше слушают музыку, чем двигаются.

– Все дело в том, что мы танцуем не русские танцы. Русский танец – это костры и хороводы, что-то языческое, а сейчас все пляшут то сальсу, то фламенко, то танго. Это не наша генетика, но про хороводы сейчас даже вспоминать зазорно. А людям все равно хочется почувствовать, что тебя касаются руки партнера, что твое тело двигается. Чтобы расковаться, многие употребляют алкоголь, но это совсем не лучший способ.

– Нетанцующие зрители способны прочитать пластические образы в ваших спектаклях?

– Везде их считывают по-разному. В Японии и Корее, странах движения, обращают внимание именно на пластику. В России могут не париться над движениями рук и ног, зато прекрасно воспримут энергетику спектакля. Вообще, у русских есть потрясающее качество – очень быстро отключаться. Прошло пять минут после начала спектакля, и каждый зритель уже вместе со мной.

Тем более, в последнее время я стараюсь не ставить грузных, тяжелых спектаклей, наоборот – делаю свои танцы все более и более легкими. Не могу больше танцевать депрессивное. Может, как сказала недавно одна бабушка в питерском метро: «Господи, и так жить страшно, а тут еще подвалило». Надоели все эти похоронки и «грустняк».

– А как же Мефистофель – в вашем спектакле и в фильме «Фауст»?

– «Мефисто» – очень смешной спектакль, у меня там такой костюм – просто пугало огородное. Этот удивительный человечек – самое смешное существо.

– Зло смешно?

– Разве Мефистофель злой? Он просто уводит человека с проторенной дорожки, заставляет сомневаться. Быть искусителем – отличная функция. Собственно, наш театр этим и занимается – мы искушаем людей, провоцируем на новые поступки.

Напечатать

Культура 19:52 / 18 Ноября 2025 15633

Интрига с любовными письмами подвела Фальстафа

В спектакле Малого театра «Виндзорские женушки», кажется, есть все, что привлекает зрителей

Любовь Лебедина

Роль пьяницы и дебошира Джона Фальстафа креативно исполнил Александр Клюквин

В шекспировской комедии, где героини стремятся отстоять свое эго и быть наравне с мужчинами, лихо закручен сюжет, запутаны отношения, а лабиринт коридоров и комнат, созданных воображением сценографа Максим Обрезкова, не позволяет действию застыть. Оказывается,...