Помните первые сериалы, которые нас очаровали? Эти нездешние названия: «Рабыня Изаура», «Богатые тоже плачут», «Санта-Барбара»: Улицы пустели, люди летели к телевизорам и всей семьей наслаждались мыльными операми, а потом пересказывали друг другу похождения героев и пытались угадать, что будет дальше. Именно с той поры садовые участки начали у нас называться «фазендами», а «Санта-Барбара» — это синоним запутанных любовных треугольников.
Но новые песни придумала жизнь. Думала ли я, что спустя много лет сама буду сниматься в сериале? Конечно, нет. Представить такое было невозможно. Я собиралась стать журналистом, но уж никак не актрисой, туда пробиться было сложнее, чем в космонавты. А теперь все дороги открыты: хоть в кино, хоть в космос. И в 46 лет я вдруг втянулась в занятия по актерскому мастерству, начала изучать разные системы погружения в образ, а там и вовсе ввязалась в авантюру: решилась сняться в авторском киносериале. Думала, что по крайней мере это прикольно и весело. Может, оно и так, но для начала мне пришлось изрядно поплакать. Вот если по порядку.
Режиссер задумал задействовать молодого начинающего актера, киргиза по национальности, в своей ленте, а мне предложил сыграть его мать. Я, конечно, расстроилась. Мне бы щеголять в роли дамы молодой, чувственной, успешной, а тут всего какая-то мать, бедная киргизская гастарбайтерша, которая зарабатывает на жизнь уборкой подъездов и то и дело уворачивается от ударов судьбы. Но с чего-то же надо начинать артистическую карьеру, давайте попробуем с матери.
Первый же съемочный день убедил меня в том, что я правильно сделала, когда не пошла в артистки в молодости, — столько нервных клеток сохранила! На съемочной площадке их за день тратится столько, сколько обычным труженикам хватит лет на двадцать. Вот и тут проблемы начались с первого же дубля.
— Готовы? Камера! Плачь! Начали! — дал команду режиссер.
По сценарию я узнаю, что сын тяжело болен, слезы должны покатиться из моих глаз. Но меня занесло в ступор. Я смотрела на режиссера, в камеру в некотором изумлении: как можно заплакать по команде? Потом опомнилась и призвала в помощь Станиславского. Тот, помнится, в подобных случаях советовал вспомнить нечто очень печальное из собственной жизни — и слеза сама набежит. Но не тут-то было. Я честно старалась, но ничего печальнее забытых где-то солнцезащитных очков на ум не приходило. Жалко, конечно, все-таки Prada, но заплакать по такому поводу не получалось. Глаза сухие, ни слезинки!
Режиссер предложил голливудский метод — искренне поверить в происходящее. Но психика и тут начала сопротивляться. Хотелось крикнуть нечто дерзкое — например, «Я вам не киргизка!» — и уйти прочь с площадки. Меня выпустили из кадра подумать, собраться с мыслями. Посреди съемочного бедлама я думала о том, как это у больших актрис получалось проживать столько чужих жизней. Элина Быстрицкая, она же Аксинья в «Тихом Доне», носила воду коромыслом, стирала белье в реке, чтобы белые ручки стали похожи на руки казачки. Но как они плакали, смеялись, любили и ненавидели в нужный режиссеру момент?
Вернулась в кадр. Время шло. Дубль за дублем. Все устали. А я все не плакала. И тут мне вспомнилась душераздирающая сцена из старого фильма. Там героиня хоронит своего маленького ребенка зимой, снимает с себя шубу и заворачивает тельце, приговаривая, что мерзнуть уже не придется: И тут слезы хлынули водопадом. Так, десяток дублей спустя, я открыла для себя простую истину: плачут — когда очень больно.
Киношные смены длятся по 10-12 часов. Или до упора, пока не снимут все, что задумано, чтобы не собирать вновь весь актерский состав и массовку. Хорошие артисты играют быстро, не спорят с режиссером, не ищут виноватых, когда что-то не получается, экономят свое и чужое время. Я навсегда рассталась с иллюзией, что актеры — это капризы и эмоции, а их жизнь сплошь усыпана розами.
Звездами становятся единицы, и мы не знаем, чем они заплатили за славу и гонорары. Лучшие отдали частичку души, а худшие — время, но и то, и то драгоценно. Зрителем быть, если честно, приятнее и спокойнее.
